Леонид Парфенов: «В России действует общественный договор: «Вы воруйте, нам жить давайте, но к нам не лезьте»

Интервью: Тата Олейник
Фото: Юрий Кольцов

Можно ли рассматривать твою активную роль в анимационных проектах как своего рода бегство от реалий нашего телевидения?

Ну зачем так-то? У меня разные есть работы, и с мультами я не первый раз сотрудничаю, мне их бум нравится. Когда я озвучивал Monkey Dust, «38 обезьян» в нашем переводе, меня очень веселило, как политкорректность, соблюдаемая всюду, легко обходится в мультфильме. Его герои могут ругаться, обзывать другие нации и меньшинства, глумиться над традициями, следовать дремучим предрассудкам и так далее — и им все сходит с рук, потому что они хоть и человекообразны, но не люди, и, стало быть, им все это можно. В моей карьере еще был опыт сотрудничества с Олегом Куваевым, когда мы показывали мульты про Масяню. Они были таким лирическим дневником современницы. Кто еще может в две-три минуты показать сегодняшний питерский дух так, как через Масяню и Хрюнделя? Только мультик. И у лучших из них очень низкая амортизация. Хороший мультик делается так густо, так характерно, так емко, что его можно пересмат­ривать много раз с тем же интересом.

А что неполиткорректного, емкого и злободневного в милом мультике про собачку, усыновившую мальчика Шермана?

Там другое есть... Ну, считай, что это история про то, как американское усыновление может быть и хорошим.

Американский ответ на «закон Димы Яковлева»? Наши ученые кобели усыновят ваших сирот?

Вот видишь, уже завязалась острая дискуссия. Каждый может прочитать все, что угодно.

Твой интерес к анимации никак не связан с тем, что ты чувствуешь себя отрезанным от большого телевидения?

У меня каждый год по телевизионному фильму выходит, больше за год и не сделаешь. Вот сейчас на Первом канале наш новый фильм готовится к показу — «Цвет нации».

А стать опять хозяином собственной программы, своего эфира не хочется?

Понимаешь, ящик приучает тебя к тому, что ты занимаешься тем, что возможно. Ящик — это не принт, это не книжки, это не лежащий перед тобой лист А4, на котором ты можешь творить все, что захочешь. В ящике у всего огромная себестоимость. Он предполагает деньги, технику, технологии, людей... И ты учишься соотносить свои желания с возможностями. Я давно не страдаю без текущего эфира. В год по фильму — это хороший результат. Я занят больше, чем когда-либо.

Хит-лист героя

Мультперсонаж: Пибоди

Вино: бургундское пино-нуар

Часы: Maurice Lacroix с квадратной секундной стрелкой

Как бы ты оценил сейчас общее состояние дел на нашем телевидении?

Поскольку я отчасти еще продолжаю быть практикующим тележурналистом, я все-таки предпочитаю не заниматься телекритикой.

Тем не менее в последнее время ты стал причисляться к лицам, так сказать, оппозиционно настроенным. Выступления на митингах, речи яркие в пику властям и все такое. Ты можешь назвать себя оппозиционером?

Я? Нет, не назову. Для кого-то я могу быть оппозиционером, для кого-то — мейнстримом. А поскольку деятельность общественная, публичная, то оценка со стороны куда важнее твоей собственной.

А оценки со стороны очень разные. Для кого-то ты чуть ли не знамя революции, для кого-то — сервильный талант, фактически штрейкбрехер.

Если ты журналист — ты общественный деятель по определению. Взять свободу слова. Если ты действительно журналист, ты ее отстаиваешь, отвоевываешь, пытаешься расширить. И не столько для собственного рабочего комфорта. Журналистика ведь существует не для того, чтобы в ней работали и хорошо себя чувствовали журналисты, а чтобы общество получало своевременную и полную информацию обо всем, что происходит. Это оппозиционная деятельность?

Безусловно.

Да? Ну, значит, в этом я оппозиционер. Журналист — я часто это говорю — кому-то неуго­ден не тем, что что-то сказал или снял. А тем, что другие это услышат или увидят.

Тебе случалось отвечать за то, что сказанное тобой услышали?

Ну и что? Я готов оплатить эту роскошь.

Расплата выходила не слишком дорогой?

Слушай, в журналистику вообще не должны идти люди, которые сидят и молчат в тряпочку. Конечно, у всех темпераменты разные: у кого-то «не могу молчать» происходит раньше, кто-то дольше держится. Но лично я ни о чем не жалею. Для меня было бы мучением отказывать себе в возможности быть тем, кто я есть, и говорить то, что я думаю.

То есть вот этого популярного сегодня ощущения «меня душат, гонят и не дают мне работать» у тебя нет?

Это большинство шестидесятников так говорили и пили на кухнях в брежневский застой. Они чувствовали, что это не их время и только сожалели о коротких днях оттепели. А по-моему, напрасно они выбрали такой путь. Надо действовать, нужно стараться что-то делать все равно, даже если трудно и нельзя. Не подумай, что я шестидесятников осуждаю, нет. Но мне бы это не подошло. А сегодня вообще другая ситуация. Сейчас любой может уехать. И власть любит повторять, что границы открыты — пожалуйста, валите, без вас воздух чище будет. И многие едут. В Чехию, например. Прекрасная страна — Чехия.

И почему ты не в Чехии?

Потому что моя профессия — это русский язык, а моя аудитория — это русская аудитория. И такой уж несвободы у нас ведь нет. Книги, например, вообще никто не контролирует. Между прочим, впервые за историю России.

Но списки запрещенной литературы есть.

Неправда. Нет сейчас технической возможности отслеживать книгу до ее выхода, можно только потом, задним числом, на что-то реагировать. Если можно опубликовать «День опричника», «Сахарный Кремль» или «Диалектику переходного периода»* — значит, в стране свободное книгоиздание. Никто не бегает с мухобойкой и не прихлопывает неугодные «адмаргенумы».

Ты полагаешь, что свободы слова мы по большому счету не лишены?

Понятно, что ситуация со свободой слова, мнений, с общественной дискуссией у нас хуже, чем, например, в Украине. Чтобы в Раде, на гостелеканалах звучали и другие голоса, чтобы общество отстаивало свое мнение, в том числе и на майдане, — конечно, у нас ничего подобного быть пока не может.

И тебе не хватает этого?

Это не мне должно не хватать. Это обществу должно не хватать. Будет запрос на свободу — будет ответ. А хватать человека за грудки, трясти и говорить: «Очнись! Как ты живешь без гражданского общества? Тебе нужна свобода! Она должна входить в твою потребительскую корзину!» — это бессмысленно.

А она не входит в корзину?

Как правило, нет. Отсутствие гласа народного означает, что большинство людей положение дел скорее устраивает.Есть общественный договор: «Вы воруйте, нам жить давайте, но к нам не лезьте», на нем все и держится. Молчание — знак согласия.

В Интернете, которым охвачено уже 75 процентов россиян, молчания не наблюдается. Сплошной мат-перемат, по большей части — в адрес вышестоящих.

И что? Во что это все выливается? Где самоорганизация, где какая-нибудь партия активных пользователей? Да у нас тиражи качественной прессы в разы ниже, чем, например, в Великобритании, при том что населения там меньше. У нас они даже ниже, чем в Польше.

Хит-лист героя

Писатель: Владимир Набоков

Стиль: ар-нуво

Напиток: кофе эспрессо

Предположим, что к тебе подойдет ребенок семнадцати лет и скажет: «Дядя, я хочу стать журналистом!» Что ты посоветуешь?

Я скажу: ну ты оглянись вокруг, посмотри, какая конъюнктура, что происходит в профессии, и уже решай, нужно тебе это или нет. Я, например, в 1973 году очень хотел быть журналистом. Мне было тринадцать лет, и в Артеке на Всесоюзном слете юных корреспондентов я получил диплом «Пионерской правды». Вот так мне всего этого тогда хотелось. И я вовсе не собирался писать про «взвейтесь кострами, синие ночи». Моей первой большой публикацией как раз в семнадцать лет была рецензия на фильм Сергея Соловьева «Сто дней после детства».

У нас интересные вещи имеют странную тенденцию становиться неожиданно опасными. Скажем, ты любишь и знаешь историю, посвящаешь этой теме свои работы. А сейчас история стала самой болезненной, самой скандальной темой, где чихнуть нельзя, чтобы тысячи голосов не возопили.

Ну завопят — и что? И какие такие тысячи? Слушай, не надо страшилок, мы живем не в тоталитарной стране. У нас скучный авторитаризм. Нет у власти ни желания, ни сил, ни внутреннего запала лезть во все. Реагирует она только уж на совсем прямые и болезненные выпады непосредственно в ее сторону.

Вот один эколог недавно в дневнике высказал свое мнение об Арктике. Его буквально распяли, сам президент не поленился обозвать его идиотом…

Нормальная цена за участие в общественной дискуссии. Кого распяли? Что за предельные выражения у тебя? Боишься, что про тебя что-то не то скажут, — тогда держи свое мнение при себе. А высказался — чего удивляться, что у других и мнения другие и они огрызаются?

То есть жизнь на Марсе все еще есть?

Все зависит от твоего мироощущения. Для кого-то, может, и нет. Таким, конечно, лучше уезжать. Туда, где проще вести бизнес, где культурнее среда, где люди дружелюбнее, где лучше расти их детям. Отлично, это их выбор. Но это не мой выбор. Мое место, моя работа, моя аудитория — это все здесь.